Про пироги, какие немцы ели

Мать он потерял в 44-м, отца задушил силикоз в 46-м.

— Он на руднике Салаирском работал, — вспоминает Анатолий Ивкин. — А там знаете как: здесь шахтёры чёрные, а там — синие. Рудники цинковые, лёгкие превращают в гальку. Я в музее при руднике, ещё в царские времена созданном, видел.

Когда десятилетнего мальчика привезли в детский дом №3 (сейчас в этом здании школа-интернат №64), директор пристыдила взрослых: мол, у нас сироты, у кого родителей война забрала, а тут тётки, дядья, и в детдом сдавать мальчишку надумали. Так он поселился в семье своей тёти Матрёны. Её муж работал в отряде горноспасателей, семья жила по Клинической улице, в ведомственных бараках, что и по сей день стоят рядом с городским рынком.

— Помню, на том месте, где теперь драмтеатр, пленные немцы рыли котлован, — вспоминает Анатолий Семёнович. — Хоть и весна уже была, март месяц, но холодно. Немцы — худющие, у всех шапки их форменные под подбородком завязаны, ну, чистые фрицы.

Мальчишки, идя из школы, всегда с любопытством следили за строительными работами. Если у кого-то завалялись в кармане сухарь или пряник, делились с голодными строителями, жалели.

— Лагерь их находился на Тыргане, где был ПЗША, — продолжает мой собеседник. — Мы в тех местах картошку сажали. Их возили в открытых машинах, они жмутся друг к другу — холодно.

Когда пленных расконвоировали, они смогли относительно свободно передвигаться по городу, искали подработку за еду. В то время помои лили прямо во дворах, и из нечистот за зиму вырастали огромные кучи. Окрестные пацаны играли в «царя горы» — кто дольше всех удержится на вершине скованной морозом помойки. С началом весны все жильцы по очереди кучи эти долбили ломиками, и машины ВГСЧ увозили нечистоты от своих ведомственных домов за город.

— И вот как-то отец (тётку я сразу стал звать мамой, а её мужа величать отцом начал гораздо позднее) поручает мне эту кучу долбить после школы, — рассказывает Анатолий Семёнович. — Я работаю, а мать наблюдает да похваливает.

В это время во двор вошли три немца. Один из них подошёл к мальчику и жестами предложил поработать за него. Тот отказался. Тогда на ломаном русском немец поинтересовался, как зовут и, переиначив имя по-своему, переспросил: «Анатоль?».

— Да нет, отвечаю, Толик. А он в ответ: «Значит, скоро будешь Анатоль». И сам представился — Йоган Ригель. Мать поняла, чего они просят, зовёт в ограду, — переходит рассказчик к кульминации своего повествования.

На стол на веранде женщина вынесла всякой снеди: и лук, и картошку, и чеснок, и пироги с горохом. Куда складывать всё это добро? У маленького Толи была сумка, с которой он приехал из Салаира, сшитая руками его родной матери. Вот в эту сумку все и упаковали.

Немцы спросили, как звать хозяйку. «Мотя? Матрона! Это святая!» Трижды поклонились они женщине и ушли. А мать заплакав, объяснила удивлённому Толе: они не фашисты. Это Гитлер их заставил воевать. Они-то не виноваты. Отцу решили ничего не рассказывать.

— И вернулся я кучу додалбливать, — улыбается мужчина. — А сам соображаю, что сглупил, предлагали же немцы подсобить.

Прошло несколько лет. Парень закончил семилетку, стал работать на шахте. В 1954-м его призвали в армию, в ГДР, в город Гарделеген. Часть стояла на берегу маленькой речки («Как наша Абушка»), а напротив расположился животноводческий кооператив.

— И вот как-то до меня доходит слух, что один немец из кооператива ищет среди солдат прокопчан, — продолжает мужчина. — Однажды с товарищем пошли на речку постираться, он мне и показывает на противоположный берег: «Видишь, того, в плаще?».

Солдат перешёл речушку вброд, уже догадываясь: это должно быть кто-то из той троицы. С минуту немец и русский разглядывали друг друга молча. За десять лет оба изменились: один возмужал, другой вырос.

— Прокопьевск? — первым открыл рот Йоган.

— Я, я, — на чистом немецком подтвердил паренёк.

— Толик? — уточнил немец.

— Вот теперь я Анатоль, — поправил русский.

И они обнялись. Йоган расспросил про Матрёну, сказал, что его мама очень благодарна этой русской женщине, что спасла её сына, быть может, от голодной смерти.

— Анатоль, я должен вернуть тебе твою вещь, — спохватился Йоган. — Ту сумку, помнишь?

Они потом виделись ещё несколько раз. Анатолий узнал, что двое других пленников живы-здоровы, один живёт в ФРГ, другой — в ГДР. Иногда они встречаются. У всех — семьи, дети.

Последняя встреча состоялась по дороге на вокзал: служба закончилась.

— Йоган и его мама — я её увидел тогда в первый и последний раз — ждали на повороте, — завершает историю Анатолий Семёнович. — Я спрыгнул, подбежал к ним, женщина меня обняла и заплакала. Сказала: «Ты — хороший мальчик». Йоган тоже мне руку пожал и впервые прослезился. А я пропел ему песню на мотив марша «Прощание славянки», под который нас провожали: «Прощай, комрад, я уезжаю в родной Кузбасс. Тебя я не забуду, и ты меня не забывай».

Ещё года два через однополчан передавал Анатоль приветы Йогану и получал весточки от него. А потом и эта тонкая ниточка оборвалась.

— Недавно дочерям рассказал, они удивились: «Почему ты нам никогда не говорил? История-то интересная», — и добавил: — Пойдёмте на кухню, угощу вас пирогами, какие немцы ели. У меня жена отличные пироги печёт. По рецепту матери.

Вы можете оставить комментарий к этому материалуhttps://mediakuzbass.ru/news/iz-istorii/48036.html