Я родилась в Сталинске

На нас не падали с неба бомбы, не рвали душу сирены, но мы, дети войны, вынесли все тяготы этого сурового времени.

Я родилась в марте 1942 года в Сталинске, была третьим ребенком в семье. Отца, Нефёдова Иллариона Феоктистовича, сталевара КМК, как он ни рвался, на фронт не взяли, такие специалисты нужны были в тылу. Дома мы его видели редко – он практически жил на заводе. Мама Анастасия Никифоровна занималась домашним хозяйством, детьми, была старшей улицы Ачинская, к ней шли за советом и помощью все жители. Вместе плакали в горе, вместе в радости песни под гармошку пели, мама хорошо на ней играла.

Может быть, тем, кто жил в деревне, было легче с продуктами, а мы, горожане, получали их только по карточкам. Маме в горисполкоме давали карточки для всех жителей улицы, и она раздавала их, руководила принудительными работами, которые были обязательными для всех, кто не работал на производстве. Они сажали картофель на полях, убирали улицы, дежурили в госпиталях.

Подростки много времени проводили в очередях за хлебом, весной собирали колбу, лебеду, крапиву – всю зелень, которую можно было употребить в пищу. Ходили по полям, собирая вытаявшую мерзлую картошку, из которой потом делали «тошнотики» — лепешки, или перемешивали вместе с зеленью и ели.

Братья мои долго вспоминали, что всю войну у них было только одно желание – поесть.

— А правда было, что до войны мы поедим, а хлеб оставался на столе? – спрашивали они у мамы.

Норма хлеба в день на иждивенца составляла 300 г, а кроме него ничего не было. Отцу на заводе давали паек, он сам не доедал, нам приносил то супчику, то кашки. Чтобы заглушить голод, всегда хотелось хоть что-то положить в рот. Мы ходили на отвалы и рылись даже в отходах, особой удачей было найти и пожевать гудрон.

Одежды и обуви тоже никаких не было. Мама и брат шили из резины бурки, в них мы и ходили.

У мамы была швейная машинка, и шила она неплохо. Это тоже был хоть какой-то приработок, потому что к ней с просьбами сшить что-либо шли люди, и она никому не отказывала.

В Сталинске обучали новобранцев перед отправкой на фронт. Они рыли окопы, стреляли, а ребятишки ходили туда и искали учебные гранаты, гильзы. Однажды прямо у нас на глазах погиб подросток от брошенной в костер гранаты, одному мальчику оторвало пальцы. Такими были игры детей военного времени. Я хоть и маленькая была, а везде за старшими братьями бегала, росла среди мальчишек.

Летом лучше с едой было, ягода спела. Мы переплывали через Томь на другой берег за черемухой. Братья ветки ломали, а я под кустами их обирала. За пазуху положим и назад переплавляемся. Осенью калину запасали, потом ее парили, до сих пор тот запах помню.

Всю войну мы прожили в землянке, так тогда многие строители и металлурги КМК жили.

Когда уже после войны к нам пришли из профкома завода, чтобы поздравить папу, заслуженного сталевара, с праздником, то удивились, в каких условиях живет его семья. Нам хотели дать квартиру на улице Курако, но родители отказались:

— Где поросенка держать будем?

Мы не знали, что такое вода и туалет в квартире, поэтому попросили дать участок под свой дом. Нам его выделили на улице Болотная и разрешили лес из Томи вылавливать на строительство. Папа с братьями на себе таскали бревна и срубили домик: кухня и две комнатки. Поскольку дом, который мы по привычке звали землянкой, стоял на берегу, нас каждую весну затапливало почти под крышу. Имущества почти не было, чтобы спасать от воды, берегли машинку «Зингер», нашу кормилицу, на которой мама шила всю войну. Мебель была самодельная, печь тоже мама сама сложила. «Богатство» появилось, когда нам разрешили купить фанерный шифоньер и радиоприемник – черную тарелку, которую собиралась послушать вся улица и которая уплыла во время наводнения.

Война закончилась, а легче жить мы не стали. На всю жизнь я запомнила очереди за хлебом. Мальчишки приспосабливались так: залезали на козырек над крыльцом у магазина, а когда двери открывались, они падали на головы стоявших в очереди, и их заносили внутрь. А еще помню, как меня давали очередникам в долг. Тогда уже начали давать по 3 кг муки в руки, меня брали как своего ребенка, получали муку, а за услугу отсыпали немного нам. Даже наша маленькая собачонка Бобка как-то принесла в зубах кусочек масла, завернутого в бумажку. Потом выяснилось, что из столовой госпиталя, куда она повадилась ходить.

Так и выживали. Денег совсем не было. Почти все заработанное отцом уходило на облигации – надо было помогать восстанавливать страну.

Первое новое платье у меня появилось в 9 лет, мне его из штапеля сшила крестная на крестины. Какой же я себе казалась красивой! Как радовалась этой обнове! И вкус первой шоколадной конфеты под названием «Счастливое детство», которой угостил в 13 лет приехавший из Читы дядя, тоже помню.

Вместе со всей страной мы пережили трудный период, но духом не пали. Оба брата стали, как и отец, металлургами, окончив ремесленное училище. Я в 1949 году пошла в первый класс. И хоть ходить было далеко, училась с удовольствием, не в последнюю очередь из-за того, что в школе бесплатно кормили, и гречневую кашу я попробовала именно там.

Первый раз я надела фабричные ботинки, которые папе к майским праздникам дали на заводе при распределении американской гуманитарной помощи.

Красивые были, но на картонной подошве, которая отклеилась сразу, как я их промочила. Вскоре стали появляться разные товары и в магазинах, и у спекулянтов на базаре. Я любила смотреть на разные пальто, платья, висящие в магазинах, и думала:

— Кто же их носит?

Потому, наверное, и пошла в продавцы, что с их образом у меня связывалась жизнь в достатке.

Вы можете открыть галерею или оставить комментарий к этому материалуhttps://mediakuzbass.ru/news/iz-istorii/48245.html